БЕЗМОЛВНЫЙ РАЗГОВОР

О ЛЮБВИ  

В ней – лекарство для души унылой...
Жаждущим, как Божий дар, дана,
Распознавши боль, волшебной силой
Эту боль и усмирит она.

Лечит язвы от бессчетных терний,
Гонит грусть и дарит юный пыл,
Над твоей дорогою вечерней
Зажигая тысячи светил.

Знают все: иного нет приюта
В людном одиночестве, в тоске...
Вся – стремленье к голосу чьему-то,
К чьей-нибудь ласкающей руке!

Гостья сердца, как она желанна!
Но из сердца в неизбежный час
Ускользает, поздно или рано,
Не прощаясь, покидает нас.

Но однажды может к нам вернуться,
Изменив обличие свое...
Мы всю жизнь стремимся прикоснуться
К шелку царской мантии ее.

РАЗЛУКА  

Уже забылся пламеь ранний,
И на весах воспоминаний –
Вся тяжесть лет и зим,

Уже распалась вязь наитий,
Как платья свадебного нити,
Вдруг превратились в дым.

Уже легло разлуки слово,
И дверь захлопнулась сурово,
И стал родной чужим.

КОГДА  

Когда, как небо застланное тучей,
Душа тускнеет, и печали мгла,
Как будто тканью мерзлой и колючей
Меня одела, сердце обтекла,

Раскрыв астрономическую книгу,
Встречаюсь с мириадами светил.
Наш мир подобен искорке и мигу,
Но сколько тайн и он в себе вместил!

Гляжу – тигрица на телеэкране
Лань разрывает, мчатся табуны...
Загадка жизни, тайна смерти лани
Неизъяснимы, не разделены.

Растенья, звери, дерево и птица...
О, жизнь! И я – земная и твоя!
В душе – весна, и снова я – частица
Мозаики бессмертной бытия.

ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ  

Зеркальное поле подобно судьбе:
Я вижу себя отраженной в себе.
И эти морщины на коже сухой –
Как верные вехи судьбины лихой.

Ах, пятна и складки... А ты хороша,
Живущая в них, молодая душа!
Мечтательный взгляд и – все те же мечты...
Душа, не сумела состариться ты!

Лицо мое жадно глядит на меня.
Знакомо и чуждо, любя и кляня...
Душа моя – с плотью моей до конца,
Но вы – не ровесницы, два близнеца!

УТРО  

Иерусалим.
Отель "Кинг Дэвид".
Вольный дух.
Открытая веранда.
Голуби воркуют, солнце греет.
Птичий хор поет не без таланта.
Край подъемный.
Дальше – даль другая.
Пальмы к небу с нежностью всегдашней
Тянутся, стоят, оберегая
Эти стены, камень древней башни.
Безмятежность.
Святость,
Много сини,
Много света
И деревьев тени.
Все – в трех измереньях на картине
Сказки, явью ставшей на мгновенье.

Словно гость незваный, чуть застыну,
И войду, отважившись, в картину...

АПОКАЛИПСИС  

О, как мы истребляем в этом веке
Красу и гордость моря и земли!
Животных губим, отравляем реки
И разумом легко пренебрегли.

Обид, и унижений, и увечий
Уже не счесть – друг друга мы гнетем!
Мы род уничтожаем человечий
И движемся погибельным путем.

Как тысячам отживших поколений,
И нам уйти однажды суждено...
Но чудо жизни, хрупкое как гений,
Исчезнув, повторится ли оно?

ЯБЛОНЕВЫЙ САД  

Манара – киббуц на границе.
Сбор яблок в громадном саду,
И солнце на них золотится,
А я мимо яблонь иду.
И вдруг замечаю: немало
Средь них недоростков, калек,
Как будто гроза их сломала
И после прошел дровосек...
И стало так жалко, убого,
И раненых яблок так много,
И многие – в шрамах, темны.

Чернеет воронка от мины...
Природа страдает невинно,
И тоже ведь – жертва войны.

СМЕРТЬ СОЛДАТА  

Ты родился и умер весною, когда
Стало тусклое небо лазурно-светло,
И холмов зацвела, запестрела гряда,
И дыханье цветенья в лугах потекло.

Ты родился и умер весной. Твой расцвет,
Как у дерева короток... Убыстрены
Эти дни и недели... Ты стал в двадцать лет
Всесожжения жертвой для отчей страны.

Ты родился и умер весною. Ты был
Весь в движенье, горяч. Устремленный вперед,
Был отважен и тверд... Но, застенчив и мил,
Все краснел ты, стыдясь материнских забот.

Ты родился и умер весною своей
С прядью смуглой на лбу. И сады отцвели...
Перевернутый мир...Хоронить сыновей
Ходят матери Обетованной Земли.

ДВЕ МАТЕРИ  

Ночь рушится на горы Иудеи,
И вот они в оцепененье сна.
На город, что темнеет, холодея,
С любовью смотрит полная луна.

Но разбудил, дохнув свежо и зябко,
Еврейку-мать осенний ветровей.
В другом квартале будят мать-арабку
Шуршанье листьев, перестук ветвей.

Закашлялся ребенок в колыбели...
Бежит еврейка к сыну – укрывать.
Другому колыбельную запели –
Арабская над ним склонилась мать.

Две женщины, одна другой так чужды,
И лишь молитвой тайно сроднены...
. Она о том, - и что другие нужды! –
Чтоб вырос сын и не было войны.

Двух матерей встревоженные лица...
Согнулись обе над сыновним сном,
И той и этой в гулкой тьме не спится,
И та и эта молят об одном.

Иерусалим.

ЕГО ЖЕНА

Кратки счастья минуты, в мелькании дней
Пролетевшие, словно во сне.
Глянешь вдруг на часы – заторопишься к ней,
Ну, а сердцем все рвешься ко мне.

Днем и ночью ты с ней... В беге каждого дня
Знает все о привычке любой.
С ней заснешь, но зовешь в сновиденье меня –
По тропинкам брожу я с тобой.

Вновь ты мне посылаешь с запиской цветы
И подарки красивые шлешь,
А на рынке с ней вместе появишься ты,
Для обычных покупок придешь.

Ты со мной – в ресторанах, в театрах, в кино,
Ну, а с нею – в гостях, у друзей.
Ты – со мной, и романтикой сердце полно,
Но обыденность делишь ты с ней.

Ты целуешь ее хладнокровно, как друг,
А меня – как невесту жених!
С нею ты озабочен, и сдержан, и сух,
А со мною и весел, и лих.

Почему же – ей-богу, никак не пойму! –
Быть на месте ее я хочу? Почему?

В ИУДЕЙСКИХ ГОРАХ

Этот город в крови твоей льется давно,
Ты – как саженец, взросший на скалах его,
И пришедших из Йемена утверждено
С ним пяти поколений прямое родство.

Этот город в твоей протекает крови,
Знаешь сердце его и окраин миры!
В нем – видения детства и первой любви,
Ты душою с ним связан с начальной поры.

Этот город, в крови он струится твоей,
С ним смеешься и, если склубится тоска,
Если хлещут дожди и метет суховей,
Силы черпаешь в нем, пережившем века.

Этот город в крови твоей плещет, бурлив,
И в лице твоем – отблеск его, и нежна,
И светла, как листва серебристых олив,
Серебрится в твоих волосах седина.

Этот город в крови твоей мчится всегда,
Эти горы сквозь годы она пронесла.
Имя этих вершин носишь ты – Йехуда,*
И цветет в твоей жизни – на склоне – Эйла.**
____________________________________________

* Йехуда (Иуда) – мужское имя и название Иудейских гор.
** Эйла (Элла) – женское имя и название породы деревьев,
растущих в Иудейских горах.

МОИМ РОДИТЕЛЯМ  

Вы были для меня опорой,
И душу не постиг развал,
Вы были компасом, который
С дороги сбиться не давал.

Прошли года, вы постарели,
И в свете нынешнего дня
Вы словно дети в колыбели,
И вся надежда – на меня.

Вам так необходимы ныне
Знакомый мир, привычный путь!
Ведь страшно путнику в пустыне
Во мглу безвестности шагнуть.

Сулит мне время боль и рану,
Грозит разлука впереди...
Как Фауст, яростно восстану,
Мгновенью крикну: "Подожди!"

СТИХИ МОИ  

Жене сказал: Умножая, умножу скорбь
твою в беременности твоей:
в муках будешь рожать детей.

Бытие, 3:16.

Стихи мои! Вы –словно дети мои!
И в муках я вас родила.
Тревожась, держала вас за руки и
По людной дороге вела.
Строка за строкою в дорожной пыли
Мы эту дорогу, взрослея, прошли.

Стихи, вы – как дети мои! Отдаю
Вам жизнь и тревожную душу мою!
Недолго мы были одним существом,
И вот вы ушли, мы раздельно живем.

Стихи мои, дети! Как вы подросли!
На вольном просторе, открытом ветрам,
Вас кто-то полюбит в туманной дали,
В других не найдется сочувствия к вам.
Что ждет вас в грядущем, не ведает мать.
Хотела бы знать, но увы, не узнать...

ЧЕТВЕРОСТИШИЯ

СВЕТ В ТВОЕМ ОКНЕ

Вижу, вижу свет в твоем окне,
Сердце рвется к свету золотому,
Ты так близок, но так тяжко мне,
К твоему не подойду я дому.

Столько слов, пронзающих сердца,
Вымолвить хочу, но промолчала...
Все равно от горького конца
Не вернуться к чистому началу.

ПОСЛЕ МОЕЙ СМЕРТИ

Иешайягу Лейбовичу

Родителей помню, а деда едва ли...
Ни жестов, ни облика, нет ничего,
И годы видение детства застлали!
И что же осталось? Лишь имя его...

На внуков гляжу: позабудут, пожалуй...
Быть может, в каком-нибудь вспомнят году...
Но сколько осталось мне жизни увялой?
Старею, рождения правнука жду.

И важно ли это – кто даст мне ответ? –
Припомнят меня после смерти иль нет?

ЭЙЛАТ  

Отель «Принцесса», зной и красноморский пляж,
А подо мной – густой лазоревый мираж.
И ветер подлетел, плескаясь, веселя...
Так пусто, я одна, лишь море и земля.

Подводные очки надела, вижу дно,
Прозрачностью живой оно просветлено.
И многоцветных рыб отважны косяки,
Приблизились на взмах протянутой руки...
И чудный мир, где жизнь течет, в глазах рябя,
Как чрево, всю меня втянул, вобрал в себя.

Кораллы, стаи рыб мерцают, и такой
Царит в моей душе ликующий покой.
Творения краса чарует, чтоб исчез
Вседневный мир тревог пред чудом из чудес.
Что будет, что прошло – все унесла струя,
И есть лишь этот миг, в нем – сердце бытия.

И, приподнявшись вновь над этой синевой,
Снимаю я очки, и ветер верховой
Бросается ко мне, плескаясь, веселя...
Так пусто, я одна, лишь море и земля!

МЕЧТА  

Коснуться знакомого жаркого тела,
Твой нежащий голос услышать... И в грудь
Принять все твое существо... Захотела
В блаженстве безумном я вновь потонуть.

И чувствовать рук твоих прикосновенье,
С тобою танцуя под рокот гитар,
И видеть в глазах твоих жар и волненье,
И знать, что в глазах моих — блеск и пожар.

Как будто бы не было нашей разлуки,
И женщины этой, и старых обид.
Остались лишь эти любимые руки,
И нам вся вселенная принадлежит.

Как будто бы чувство не кончилось это,
И словно бы вовсе не ссорились мы,
Как будто весною сменяется лето
И в мире ни осени нет, не зимы.

Скучаю по тебе, а ты – со мной!
Встречаясь, новой страстно жажду встречи…
Всей плотью и душевной глубиной
Предчувствую твой облик человечий.

СЫНУ  

Мой сын повзрослевший, счастливым будь!
К лицу тебе борода.
Ты вырос, и жизни извилистый путь
Повел тебя через года.

Еще стараюсь тебя уберечь
От стольких невзгод в пути,
Избавить хочу от докучных встреч,
От лишних мучений спасти.

Оберегая твой юный пыл,
Свой опыт передаю,
Чтоб ты ошибок не повторил,
Коверкавших жизнь мою.

Но ты не желаешь внимать словесам...
Готовый науку оплачивать сам!...

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ  

Европа! Как ты влагою богата!
Как сыплется, сверкая и дрожа,
Обильных ливней щедрая растрата,
И зелень необъятная свежа!

Я возвращусь к обычному удушью
Изжаждавшейся, крошечной страны,
Туда, где пальмы, схваченные сушью,
Под серой пылью бледно-зелены.

Опять пейзаж пустыни опаленной,
Базарный гомон, сутолока, дым,
И древней речи говор обновленный...
Дышу всей грудью, возвращаюсь к ним!

Моя земля! Душа незримо-тонко
С ней связана... Так любит мать ребенка.

РАЗГОВОР В ИНТЕРНЕТЕ  

С Францией, с Автралией, с Канадой
Оживленный разговор ведем,
Стало нам общение отрадой,
И слова текут из дома в дом.
Словно бы распахиваем окна...
Вьются электронные волокна,
Затевают души разговор.
Сколько здесь новейших технологий!
Но владеют ими, нет, не боги —
Только души, полные тревог.
Чувства те же. Истина искома.
Узы вековечные прочны...
Входим в мир, не покидая дома,
Но в самих себя погружены.
Словно бы бесчисленные двери
Нам такая открывает речь...
Хочется, как льется свет в пещере,
Мыслью все пространства пересечь,
С родственной душой соединиться...
Чьи-то мы воображаем лица;
Бой часов ночных неумолим,
Но не спится — с пылом, столь же рьяным,
Человек — один перед экраном
В битве с одиночеством своим...

Безнадежно одинок от века,
Будет в одиночестве вовек,
Если сопричастья человека
Ощутить не сможет человек.

ЦЫГАНКА  

Темной улицы прохлада,
Дымка утреннего сна.
Оседает листопада
Золотая желтизна.

Будит спящих скрип телеги.
То, шурша, ползет она,
То продребезжит в разбеге...
Где же лошадь? Не видна...

Лишь в дерюге полосатой
Смуглое сопит дитя,
И залег цыган усатый,
Улыбаясь и свистя.

А косматая цыганка
Гнется в снасти упряжной.
Все равно горда осанка,
И семейство – за спиной.

И по листьям, и по лужам
Пробираясь босиком,
По часам сменяясь с мужем,
Все бугры берет рывком.

Сквозь бессчетные ночлеги
Вечно движется арба
И всегда в одной телеге –
Вся семья и вся судьба.

Бухарест, 1978

СУМЕРКИ  

Вечный ропот Атлантики. Берег. Лонг-Бич.
Богодельни роскошной стекло и кирпич.

А за окнами – блеск и багрянца разводы,
К раскаленному золоту тянутся воды.

Реют белые чайки, и плещут крыла.
Гул прибоя и сумерек сизая мгла.

Слита боль расставанья с уныньем всегдашним,
День сегодняшний завтра же станет вчерашним.

В каждой комнате - кто-то, но всюду молчат.
Одиночество втиснуто в тесный квадрат.

Вот сутулый старик затуманенным оком
Этот дивный окинул закат ненароком.

И сидит, повернувшись к закату спиной,
Эта странная женщина... Тяжко одной.

Этот мир отделили от внешнего стекла.
Солнце меркнет, и жизнь постепенно поблекла.

Человек в темноту переходит из мглы.
Будут вечно кипеть, разбиваться валы.

Нью-Йорк, 1982

ТРИДЦАТЬ ЛЕТ ПРОЛЕТЕЛО  

Тридцать лет пролетело...
И вновь – Подмосковье.
Снова – девочка я на тропинках лесных.
Сколько тайн за оградой... высоких деревьев становье,
Резкий ветер бурлит, налетает на них.

Дом подрос на этаж, поднялись насажденья,
Все давно изменилось, состарилось тут...
Через тридцатилетье забвения и отчужденья
Через поле минувшего, запахи детства плывут.

Москва – Малаховка, 1993

ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ  

Вот, подобно рассыпанным картам,
Стены валятся с буйным азартом.
Разрывая мосты и поля,
Разверзается с громом земля.

Полегли во мгновение ока,
Провалились в нее навсегда
Чьи-то судьбы, и стерты жестоко
Упованья и годы труда.

Раскололись бетонные плиты,
И цветы, и деревья убиты...
Горы пыли, строений куски –
Столько боли людской и тоски!

Но руины сровняют с землею
И бульдозеры щебень сметут.
Что-то встанет над жизнью былою
И упрямо продолжится тут.

1999

В ПАМЯТЬ О ДРУГЕ  

Шимону Герцбергу

Год пролетел, тебя все нет... Так что же
Отправился один ты в дальний край?
Ведь на тебя такое непохоже –
Уйти, не попрощавшись, невзначай!

Год пролетел... Остановилось время,
Все видишься таким, как год назад.
И льются слезы, под слезами теми
Воспоминанья гнутся и скорбят.

Год пролетел, но не переупрямить
Тебя любивших! Роковой черты
Не подведем. Ты вписан в нашу память,
И, значит, дышишь, существуешь ты!

Май, 1997

НЕПОВТОРИМОСТЬ  

На смерть Рахиль Коган

С похорон возвращаюсь в твой вымерший дом,
Чтобы плакать и мучиться в доме пустом...

На кровати подушки примяты,
Халат
Брошен в кресле... И, словно в печали,
Фотографии зорко из рамок глядят,
Но покуда цветы не увяли.
А на столике тонкая книжка лежит,
На двадцатой странице раскрыта...
Пачка сложенных писем... Неконченный быт,
Роковое бессмертие быта.
Но обычные вещи теперь для меня —
Дивной неповторимости звенья...

Холодильника пенье, часов стукотня,
И сиротство, в нем — жизни продленье!

Сентябрь, 1998

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО ПРЕКЛОНЯЕТ КОЛЕНА*

Его Величество вдруг преклонил колена...
Отец здесь в трауре, и мать едва жива.
Дочь потерявшие, вкусивши горечь тлена,
Присели на полу, как должно в дни шива.**

Его Величество вдруг преклонил колена...
Нахлынул смерти мрак – все перед ним равны!
Солдат убил семь школьниц... Жизнь бесценна –
Сюда пришел король, хоть нет его вины.

Его Величество вдруг преклонил колена...
Он сам отец, и давит ноша зла.
Прощенья попросил... Сроднились все мгновенно,
Улыбка слабая на лицах расцвела.

Его Величество вдруг преклонил колена...
Он жалостью пронзен, чужой бедой убит.
По новому пути идет смиренно –
С былым врагом и плачет, и скорбит.
_____________________________________________

* После того, как 13 января 1997 года иорданский солдат расстрелял группу израильских девочек-школьниц, приехавших в Иорданию на экскурсию, король Хусейн прибыл в Израиль и обошел с премьером министром Нетаниягу семь домов, где находились родители убитых детей. Всюду он становился на колени перед родителями.
** Шива – семидневный траур по еврейскому обычаю.